Лермонтов Михаил Юрьевич родился в ночь на 3(15). 10.1814 в Москве, умер 15(27). 7.1841 у подножия горы Машук, в 4 верстах от Пятигорска; в апреле 1842 его прах был перевезен в фамильный склеп в Тарханы.

Сын армейского капитана Юрия Петровича Лермонтова (1787–1831) и Марии Михайловны Лермонтовой (1795–1817), урожденной Арсеньевой, единственной дочери и наследницы значительного состояния пензенской помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (1773–1845), принадлежавшей к богатому и влиятельному роду Столыпиных. По линии Столыпиных Лермонтов был в родстве или свойстве с Шах–Гиреями, Хастатовыми, Мещериновыми, Евреиновыми, Философовыми и одним из своих ближайших друзей Алексеем Аркадьевичем Столыпиным, по прозвищу Монго. Брак, заключенный против воли Арсеньевой, был неравным и несчастливым; мальчик рос в обстановке семейных несогласий. После ранней смерти матери поэта бабушка, женщина умная, властная и твердая, перенесшая всю свою любовь на внука, сама занялась его воспитанием, полностью отстранив отца.

Детские впечатления от семейной драмы отразились в творчестве Лермонтова [драмы “Menschen und Leidenschaften” (“Люди и страсти”, 1830) и “Странный человек” (1831), а также посвященные памяти отца стихотворения “Ужасная судьба отца и сына” (1831) и “Эпитафия” (1832) ], прямо или косвенно отразились в нем и родовые предания.

Род Лермонтовых – основатель шотландский офицер Георг (Юрий) Лермонт, 17 в., – согласно этим преданиям, восходит к полулегендарному шотландскому поэту и прорицателю Томасу Рифмачу (13 в.), прозванному “Learmonth” (“шотландские мотивы в “Желании” – “Зачем я не птица, не ворон степной”, 1831).

Детство поэта проходило в имении Арсеньевой Тарханы Пензенской губернии. Мальчик получил столичное домашнее образование (гувернер – француз, бонна – немка, позднее преподаватель – англичанин), с детства свободно владел французским и немецким языками. Уже ребенком Лермонтов хорошо знал быт (в том числе и социальный) помещичьей усадьбы, запечатленный в его автобиографических драмах. Летом 1825 бабушка повезла мальчика на воды на Кавказ; детские впечатления от кавказской природы и быта горских народов остались в его раннем творчестве (“Кавказ”, 1830; “Синие горы Кавказа, приветствую вас!..”, 1832). В 1827 семья переезжает в Москву, и 1 сент. 1828 Л. зачисляется полупансионером в 4–ый класс Московского университетского благородного пансиона, где получает систематическое гуманитарное образование, которое пополняет систематическим чтением. Уже в Тарханах определился острый интерес мальчика к литературе и поэтическому творчеству; в Москве его наставниками становятся А. З. Зиновьев, А. Ф. Мерзляков (у которого он берет домашние уроки) и С. Е. Раич, руководивший пансионским литературным кружком. В стихах Л. 1828–30 есть следы воздействия “итальянской школы” Раича и воспринятой через нее поэзии К. Н. Батюшкого, однако уже в пансионе определяется преимущественная ориентация Лермонтова на А. С. Пушкина, байроническую поэму (первоначально – в интерпретации Пушкина), а также на литературно–философскую программу любомудров в “Московском вестнике”. В ближайшие годы байроническая поэма становится доминантой раннего творчества поэта. В 1828–29 он пишет поэмы “Корсар”, “Преступник”, “Олег”, “Два брата”.

В марте 1830 вольные порядки Московского пансиона вызвали недовольство Николая I (посетившего пансион весной), и по указу Сената он был преобразован в гимназию. В 1830 Лермонтов уклоняется “по прошению” и проводит лето в подмосковной усадьбе Столыпиных Середниково (апрель – начало мая – июль 1830) ; в том же году после сдачи экзаменов зачислен на нравственно–политическое отделение Московского университета. К этому времени относится первое сильное юношеское увлечение поэта – Екатериной Александровной Сушковой (1812–1868), с которой он познакомился у своей приятельницы А. М. Верещагиной. С Сушковой связан лирический “цикл” 1830 [“К Сушковой”, “Нищий”, “Стансы” (“Взгляни, как мой спокоен взор...” ), “Ночь”, “Подражание Байрону” (“У ног твоих не забывал...” ), “Я не люблю тебя: страстей...” и др. ]. По-видимому, несколько позднее Лермонтов переживает еще более сильное, хотя и кратковременное чувство к Наталье Федоровне Ивановой (1813–1875), дочери драматурга Ф. Ф. Иванова; стихи т. н. ивановского цикла [“Н. Ф. И... вой”, “Н. Ф. И.”, “Романс к И...”, “К*” (“Я не унижусь пред тобою...” ) и др. ] отличаются повышенной драматичностью, включая мотивы любовной измены, гибели и т.п. ; общие контуры романа с Ивановой отразились в драме “Странный человек”. Третьим по времени адресатом лирических стихов Лермонтова начала 1830–х гг. была Варвара Александровна Лопухина (1815–1851), в замужестве Бахметева, сестра его товарища по университету. Чувство к ней Лермонтова оказалось самым сильным и продолжительным; по мнению близкого к поэту А. П. Шан–Гирея, Лермонтов “едва ли не сохранил... его до самой смерти своей”. Лопухина была адресатом или прототипом как в ранних стихах [“К. Л.” (“У ног других не забывал...”, 1831), “Она негордой красотою...”, 1832, и др. ], так и поздних произведений: “Валерик”, посвящение к VI редакции “Демона” ; образе проходит в стихотворениях “Нет, не тебя так пылко я люблю”, в “Княгине Лиговской” (Вера) и др.

В 1832, разочарованный казенной рутиной преподавания, Лермонтов оставляет Московский университет и переезжает в Петербург (июль–начало августа), надеясь продолжить образование в Петербургском университете; однако ему отказались зачесть прослушанные в Москве курсы. Чтобы не начинать обучение заново, поэт не без колебаний принимает совет родных избрать военное поприще; в ноябре 1832 сдает экзамены в Школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров и проводит два “страшных года” в закрытом военном учебном заведении, где строевая служба, дежурства, парады почти не оставляли времени для творческой деятельности (быт школы в грубо натуралистическом виде отразился в обсценных т.е. юнкерских поэмах – “Петергофский праздник”, “Уланша”, “Гошпиталь” – все 1834). Она оживляется в 1835, когда Лермонтов был выпущен корнетом в лейб–гвардейский Гусарский полк (сентябрь 1834) ; в этом же году выходит поэма “Хаджи Абрек” [не считая раннего стихотворения “Весна” ], поэт отдает в цензуру первую редакцию драмы “Маскарад”, работает над поэмами “Сашка”, “Боярин Орша”, начинает роман “Княгиня Лиговская”. Он получает возможность общения с литературными кругами Петербурга. Сведения об этих контактах скудны; известно о знакомстве Лермонтова с А. Н. Муравьевым, И. И. Козловым и близким к формирующихся славянофильским кружкам С. А. Раевским, что способствовало укреплению уже определившегося интереса поэта к проблемам национальной истории и культуры. Раевский, один из близких друзей Лермонтова (в 1837 пострадавший за распространение “Смерти Поэта” ), был полностью посвящен в процесс работы над романом “Княгиня Лиговская” (1836; не окончен; опубликован в 1882), одна из сюжетных линий которого опирается на историю возобновившегося романа поэта с Сушковой.

В 1835–1836 Лермонтов еще не входит в ближайший пушкинский круг; с Пушкиным он также не знаком. Тем более принципиальный характер получает его стихотворение “Смерть Поэта” (1837; опубликовано в 1858), написанное сразу же после гибели Пушкина. Лермонтов говорил от лица целого поколения, одушевляемого скорбью о гибели национального гения и негодованием против его врагов. Стихотворение мгновенно распространилось в списках и принесло Лермонтову широкую известность. Основную тяжесть вины Лермонтов перенес на общество и его верхушку – “новую аристократию” (“надменные потомки/ Известной подлостью прославленных отцов” ), не имеющую за собой опоры в национальной исторической и культурной традиции и составлявшую в столице ядро антипушкинской партии, сохранившей к поэту и посмертную ненависть. Заключительные 16 строк стихотворения (написанные позднее, 7 февраля) были истолкованы при дворе как “воззвание к революции”. 18 февраля 1837 Лермонтов был арестован; началось политическое дело о “непозволительных стихах”. Под арестом поэт пишет несколько стихотворений: “Сосед” (“Кто б ни был ты, печальный мой сосед” ), “Узник”, положивших начало блестящему “циклу” его “тюремной лирики” : “Соседка”, “Пленный рыцарь” (оба – 1840) и др.

В феврале 1837 был отдан высочайший приказ о переводе Лермонтова прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ; в марте он выехал через Москву. Простудившись в дороге, был оставлен для лечения (в Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, апрель–начало мая – 1–ая половина сентября 1837) ; по пути следования в полк он “изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, В Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов...” (письмо Раевскому, 2–я половина ноября – начало декабря 1837), в ноябре был в Тифлисе, где, по–видимому, возникли связи с культурной средой, группировавшейся вокруг А. Чавчавадзе (тестя Грибоедова), одного из наиболее значительных представителей грузинского романтизма. Лермонтов близко соприкасается с народной жизнью, видит быт казачьих станиц, русских солдат, многочисленных народностей Кавказа. Все это проецируется в его творчество, в частности, утвердив в нем фольклористические интересы; в 1837 он записывает сказку об Ашик–Керибе (“Ашик–Кериб” ), стремится передать колорит восточной речи и психологию “турецкого” (тюркского, по–видимому, азербайджанского) сказителя; в “Дарах Терека”, “Казачьей колыбельной песне”, “Беглеце” из фольклорной стихии вырастает народный характер, с чертами этнической определенности. В Пятигорске и Ставрополе он встречается с Н. М. Сатиным, знакомым ему по Московскому пансиону, Белинским, доктором Н. В. Майером (прототип доктора Вернера в “Княжне Мери” ) ; знакомится с ссыльными декабристами (В. М. Голицыным, В. Н. Лихаревым, М. А. Назимовым) и близко сходится с А. И. Одоевским, памяти которого посвятил прочувственное стихотворение (“Памяти А. И. Одоевского” ).

Люди “поколения 1820–х”, в частности декабристы (Назимов, позднее Лорер), ощущали в Лермонтове представителя иного поколения, зараженного скептицизмом и социальным пессимизмом и скрывающего от окружающих свой внутренний мир под маской иронии и общественного индифферизма. Внешне это нередко выражалось у Лермонтова в стремлении уклониться от разговора на серьезные темы, в ироническом отношении к восторженности и исповедальности; такая манера держать себя оттолкнула в 1837 Белинского, привыкшего к философским спорам в дружеских кружках. Между тем для самого Лермонтова эти встречи и разговоры стали творческим материалом: он получал возможность, по контрасту, осмыслить социально–психологические признаки своего поколения. Результаты этих наблюдений будут обобщены в образе Печорина и в “Думе”.

Во время ссылки и позднее особенно раскрылось художественное дарование Лермонтова, с детства увлекавшегося живописью. Ему принадлежат акварели, картины маслом, рисунки – пейзажи, жанровые сцены, портреты и карикатуры; лучшие из них связаны с кавказской темой.

Кавказская ссылка была сокращена хлопотами бабушки через А. Х. Бенкендорфа. В октябре 1837 был отдан приказ о переводе Лермонтова в Гродненский гусарский (в Новгородской губернии), а затем в лейб–гвардейский Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Во второй половине января 1838 Лермонтов возвращается, а с середины мая 1838 обосновывается в Петербурге. 1838–1841 – годы его литературной славы. Он сразу же попадает в пушкинский литературный круг, знакомится с Жуковским, П. А. Вяземским, П. А. Плетневым, В. А. Сологубом, ближе с В. Ф. Одоевским, принят в семействе Карамзиных, которое становится наиболее близкой ему культурной средой: он принимает участие в домашних спектаклях и развлечениях, устанавливает дружеские отношения с постоянными посетителями салона: Смирновой–Россет, И. П. Мятлевым (с которым обменивается шуточными посланиями) Ростопчиной; у Карамзиных Лермонтов накануне последней ссылки читал “Тучи”. В 1840 в Петербурге отдельными изданиями выходят единственный прижизненный сборник “Стихотворения” и “Герой нашего времени”.

Популярность Лермонтова открыла ему двери в великосветское общество, в которое он стремился войти в целях психологического и социального самоутверждения.

В 1838–1840 Лермонтов входит в “Кружок шестнадцати” – аристократическое общество молодежи, частью из военной Среды [К. В. Браницкий–Корчак, И. С. Гагарин, А. Н. Долгорукий, Столыпин (Монго) и др. ], объединенного законами корпоративного поведения и политической оппозиционностью участников, и, по некоторым данным, играет в нем первенствующую роль.

В феврале 1840 на балу у графини Лаваль у Лермонтова произошло столкновение с сыном французского посланника Э. Барантом; непосредственным поводом было светское соперничество – предпочтение, отданное Лермонтову кн. М. А. Щербатовой [адресатом стихотворений “На светские цепи...”, 1840; ей же посвящена “Молитва” (“В минуту жизни трудную”, и, возможно, стихотворение “Отчего” ], которой был увлечен Барант и в 1839–1940 увлечен Лермонтов. Ссора, однако, переросла личные рамки и получила значение акта защиты национального достоинства. 18 февраля состоялась дуэль, окончившаяся примирением. Лермонтов тем не менее был предан военному суду; под арестом (Ордонанс–гауз, Арсенальная гауптвахта) его навещают друзья и литературные знакомые, в т.ч. Белинский, вынесший сильное впечатление от разговора и самой личности Лермонтова (<Глубокий и могучий дух!... Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему – он улыбнулся и сказал: “Дай Бог!” >“– письмо Боткину 16–21 апреля 1840). Под арестом состоялось новое объяснение Лермонтова с Барантом, ухудшившее ход дела. В апреле 1840 был отдан приказ о переводе поэта в Тенгинский пехотный полк в действующую армию на Кавказ. 3–5 мая Лермонтов выехал из Петербурга; в Москве был на именинном обеде Н. В. Гоголя (с А. И. Тургеневым, Вяземским, Е. А. Баратынским, Хомяковым, Самариным; с последним сошелся ближе других) ; посещал дом Н. Ф. и К. К. Павловых. В июне он прибывает в Ставрополь, в главную квартиру командующего войсками Кавказской линии генерала П. Х. Граббе, а в июле уже участвует в постоянных стычках с горцами и в кровопролитном сражении при реке Валерик. Очевидцы сообщали об отчаянной храбрости Лермонтова, удивлявшей кавказских ветеранов.

В начале февраля 1841, получив двухмесячный отпуск, Лермонтов приезжает в Петербург. Его представляют к награде за храбрость, но Николай I отклоняет представление. Поэт проводит столице 3 месяца, окруженный вниманием; он полон творческих планов, рассчитывая получить отставку и отдаться литературной деятельности. Его интересует духовная жизнь Востока, с которой он соприкоснулся на Кавказе; в нескольких своих произведениях он касается проблем “восточного миросозерцания” (“Тамара”, “Спор” ).

14 апреля 1841, не получив отсрочки, Лермонтов возвращается на Кавказ. В мае он прибывает в Пятигорск и получает разрешение задержаться для лечения на минеральных водах. Он испытывает прилив творческой активности; в его записной книжке, подаренной накануне отъезда В. Ф. Одоевским, один за другим следуют автографы “Сна”, “Утеса”, стихотворения “Они любили друг друга...”, “Тамара”, “Свиданье”, “Листок”, “Выхожу один я на дорогу...”, “Морская царевна”, “Пророк” (к этим и многим другим лермонтовским текстам обращались известные русские композиторы: А. Л. Гурилев, Ц. А. Кюи, А. С. Даргомыжский, А. Е. Варламов, Н. А. Римский–Корсаков и многие другие). Однако предписания из Петербурга категорически требуют, чтобы он находился в полку.

В Пятигорске Лермонтов находит общество прежних знакомых, и в том числе своего товарища по Школе юнкеров Мартынова. На одном из вечеров в пятигорским семействе Верзилиных шутки Лермонтова задели Мартынова, человека неумного и болезненно самолюбивого. Ссора повлекла за собой вызов; не придавая значения размолвке, Лермонтов принял его, не намереваясь стрелять в товарища, и был убит наповал. Неясность некоторых обстоятельств дуэли позднее порождала в лермонтовской историографии версии об организованном убийстве или заговоре, не имеющие достаточных оснований. Гибель Лермонтова имела широкий общественный резонанс и была воспринята в литературных кругах как непоправимая потеря для русской литературы.

Творчество Лермонтова, продолжавшееся неполных 13 лет (1828–1841) с необыкновенной интенсивностью, явилось высшей точкой развития русской поэзии в послепушкинский период и открыло новые пути русской прозе. С ним связывается понятие “1830–е годы” (не в хронологическом, а в историко-литературном смысле: середины 1820 – начало 1840–х годов), характеризующееся нарастанием интереса к новейшим течением идеалистической и религиозной философии (Ф. Шеллинг, Г. В. Ф. Гегель) и одновременно углублением общественного самоанализа, диалектичности литературного мышления, внимания к глубинным процессам исторического процесса.